В августе 1921 года Хлебников уехал из Баку в Железноводск и проживал на даче Самородовых. Ольга Самородова вспоминает:

«В Железноводске никто из нас его не ждал. И встреча с ним поразила своей неожиданностью.

Я подымалась к себе на дачу на Железную Гору и столкнулась с ним внезапно и нелепо. Он шёл вместе с моей сестрой. Одет он был в старый, длиннополый, с чужого плеча сюртук. Воротник был поднят и плотно закрывал шею (потом я поняла, почему – внизу не было рубашки). На босых ногах деревянные с ремешками сандалии (…). В руках он держал нечто вроде проволочного чемоданчика (в таких по железным дорогам возят кур), плотно набитого бумагами (…).

Мы забрали его к нам на дачу. Я отправилась выторговывать у нашей хозяйки свободную комнату (…). Я привела её в жилой вид, постелила постель, повесила полотенца, разложила на письменном столе ручки, перья, чернила… Комната была уютная, удобно обставленная, и я втайне надеялась на эффект. Но эффекта не получилось. Хлебников попросту ничего, кроме письменного стола, не заметил. Но на письменный стол он смотрел как очарованный. Он не мог сразу поверить, что это он будет работать за «настоящим» письменным столом (…).

Он много работал, а когда заходил в нашу комнату, то скорее ронял фразы, чем разговаривал (…). Но потом он с большой простотой и всегда неожиданно делился с нами кое-чем. Помню, как подробно объяснял он мне свой, как он называл, главный труд… Я ничего не поняла в этом «альбоме» (…) с цифрами и алгебраическими выкладками (…). Читал он часто и свои стихи… Мне особенно запомнились «Саян», «Ты же, чей разум…» и понравилась их архаика (…). Он любил Мурильо.

 Считал гениальным Белого, советуя читать его «Серебряный голубь». Он говорил, что эта книга – лучшая из тех, которые он читал.

Вспоминая о Маяковском, он сказал, что, когда в последний раз он видел его, тот бродил по Москве задумчивый и был похож на принца.

Высоко ценил Евреинова.

Не любил Сергея Городецкого.

Очень тепло, как о человеке, отзывался о Вячеславе Иванове (…).

Жизнь наша в Железноводске была трудна и голодна, и мы частенько сидели без хлеба. В один из таких бесхлебных дней он явился из лесу с грудой лесных груш. Протягивая их нам, он заявил весьма серьёзно и с убеждённостью: «Оказывается, ими можно отлично питаться». На эту реплику хозяйка даже засмеялась в злом восторге: «Куда уж лучше!.. Встал утром: есть у нас что поесть? – А как же, целый лес груш!» (…). Раз как-то, отчитывая его за непутёвость, она изрекла: «И не стыдно!.. Добро бы был доктором или инженером, а то бог -  знает что, - так, блаженный какой-то!..» А он в ответ спокойно и с готовностью подтвердил: «Да, меня ещё в гимназии называли блаженным». (…). Он никогда ни на кого не жаловался, не ворчал на тяжёлые условия жизни, не высказывал желания переменить их, он словно не замечал их (…).  

Он любил природу, лес, животных, любил говорить о них. Целыми часами он, не смотря на свою слабость, бродил по Железной Горе. Раз, вернувшись с такой прогулки, он явился ко мне. В руках он бережно держал свою знаменитую шапочку. В ней что-то пищало. Несколько смущённо, но очень серьёзно объяснил он мне, что это слепые бельчата, что он подобрал их на лесной тропинке, что, очевидно, они выпали из гнезда, что их надо кормить кислым молоком и лучше, если при помощи соски. Я взялась за это дело. Но ничего хорошего у меня не получилось. Кислого молока не было, самодельную соску они брали плохо и всё время вылезали из его шапки (он отдал её, находя, что в шапке им удобнее – напоминает гнездо). Питомцы наши стали подыхать. Каждое утро он справлялся о их судьбе. И когда узнавал, что окончил своё существование ещё один, кажется, всерьёз огорчался. Так и не удалось нам выходить ни одного (…).

Хлебников постучался к нам глубокой ночью после того, как, простившись, ушёл совсем из Железноводска («ушёл» я здесь употребляю не в переносном, а в буквальном смысле, он ушёл пешком).

На вопрос, в чём дело, он ответил просто, что вернулся проститься с нарзаном. Хлебников любил в лесу одно место, где был нарзанный источник (…). Вот с этим-то нарзаном и вернулся проститься Хлебников, вспомнив о нём после того, как ушёл уже вёрст за десять – пятнадцать от Железноводска (…).

И в заключение – ещё два кратких фрагмента из воспоминаний Ольги Самородовой: «Единственная книга, которую он возил всюду с собой, был Уитмен в переводе Чуковского. Отзыв Чуковского о нём, как о русском Уитмене, он, видимо, высоко ценил, и, когда давал мне прочесть строки, указывающие на это сходство, я впервые увидала в его лице отражение внутренней гордости».

Ныне этот личный экземпляр Хлебникова (том стихов Уитмена) находится в экспозиции Дома – музея Хлебникова в Астрахани («Комната Велимира»).

Илл. 1. Уолт Уитмен, стихи. 1919.

И последнее:

«Когда пришло известие о смерти Блока, он был страшно поражён и опечален. Все его разговоры в эти дни сводились в конце концов к Блоку. Он переживал его утрату как утрату очень близкого человека».

В экспозицию музея Хлебникова (в «Зал Велимира») введён сохранившийся фрагмент сборника с поэмой Блока «Двенадцать» и с пометой Петра Митурича: «Из книг Велимира».

В оформлении используются лист рукописи В. Хлебникова и графика С.К. Ботиева.

Автор-составитель - Мамаев А.А.